govorilkin (govorilkin) wrote,
govorilkin
govorilkin

Categories:

Ликбез: ПРОЛЕТАЯ НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ

Душевно благодарю глубокоуважаемую tin_tina , по ходу беседы о возможных причинах гибели молодых поэтов так называемого «расстрелянного возрождения» обронившую мысль о том, что «в те времена безвинно гибли все, от украинских неоклассиков и обэриутов до деревенщиков», а также уважаемого alex_kraine , которому надоели «рассуждения о добром Сталине», в связи с чем ему бы хотелось чего-либо «поэтического», за то, что этот ликбез состоялся…  

За что, за что, о Боже мой?


Всем известно, что ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства) было основано в 1927 году в Ленинграде группой молодых писателей и деятелей культуры, искавших пути к максимальному самовыражению средствами «чистого искусства» (Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Игорь Бахтерев, Александр Туфанов, Борис-Дойвбер Левин, философ Леонид Липавский, считавшийся «теоретиком и идеологом» кружка, а также формально  в ОБЭРИУ не входившие Николай Заболоцкий, Евгений Шварц, философ Яков Друскин и несколько известных художников, в том числе Казимир Малевич и Павел Филонов). Особыми везунчиками назвать их не получится при всем желании: время было сложное, ультра-революционный нон-конформизм первых послереволюционных лет понемногу выходил из моды, зато вовсю господствовал недоброй памяти РАПП, на дух не принимавший гротеск, алогизм, абсурдизм и прочую методику «обэриутов». Жилось адептам нетрадиционной литературной ориентации, тем не менее, вольготно, пару копеек на хлеб с маслом они стабильно зарабатывали, подвизаясь в области детской литературы, время от времени проводили публичные литературные вечера и активно философствовали работали в рамках «домашнего кружка» (нынче сказали бы «неформального объединения») на дому у Липавского. Излишне говорить, что к издательствам их не подпускали, однако и анонимки насчет «вражеских происков», время от времени посылаемые «рапповцами» куда следует, где следует, судя по всему, неизменно выбрасывали в корзину.  
 
  Все кончилось (или началось?) совершенно идиотски. В начале декабря 1931 года «обэриуты» собрались на очередную вечеринку со спиртным и дамами. Было много смеха и много стихов, после чего соседи и случайные прохожие впали в ступор, услышав громогласное, сквозь стекла пробивающееся «Боже, Царя храни!». Ничего удивительного, что органы встрепенулись. Участников загребли скопом, и выяснилось, что когда вечер начал удаваться окончательно, Александр Введенский, по всем воспоминаниям, тот еще гусар, обожавший распускать крылышки перед прекрасным полом, оттянув локоток, возгласил тост в память Его Величества Государя Императора Николая Александровича, что и вызвало столь бурную реакцию компании. Поймите меня правильно, я ничего не имею против такого тоста и лично Государя Императора, разве что по сей день не могу простить ему преступной слабости, проявленной на станции Дно. Но. Как человек, позволявший себе такую же вольность в 1979-м в студенческому кругу (с нехорошими последствиями) и в 1989-м (в дуэте с Сашей Бушковым) на семинарах ВТО (безо всяких последствий) готов ручаться, и, полагаю, уважаемый [info]gelavasadze , в 1989-м тоже не отказывавший себе в этом удовольствии, подтвердит: сие вокальное действо во все времена считалось актом активного противодействия режиму. А на дворе, напомню, стоял 1931-й, СССР был признан еще далеко не всей Европой, а эмиссары РОВСа шастали через границу чуть ли не каждую неделю. Так что Введенскому с собутыльниками (Хармс, Туфанов, Бахтерев) были предъявлены (и не без оснований) весьма серьезные обвинения: создание антисоветской группы, сочинение и распространение контрреволюционных произведений. Впрочем, если с тостовавшим Введенским, а также с Туфановым, у которого при обыске была обнаружена, мягко говоря, «недружественная социализму» поэма «Ушкуйники», все было относительно понятно, то с Хармсом у следователей возникли затруднения. Он радостно признавал, что писал «заумь, которая, безусловно, контрреволюционна, но как стихи очень хороша», однако понять, в чем, собственно, контрреволюционность этой зауми объяснить следствию так и не мог, а оно и не особо старалось. В итоге фигуранты дела получили «под копирку» по 3 года исправительных лагерей на нос, причем спустя пару месяцев (по инициативе злокозненного ОГПУ) приговор – опять же, всем «под копирку» - был заменен высылкой на тот же срок в приятные города южнорусского региона, кто в Курск, кто в Орел. Естественно, с попросившими о том женами, - не разбивать же семьи. Уместно отметить, что ни один из «обэриутов», в попойке не участвовавших и песню Алексея Львова на слова Жуковского при участии Пушкина не исполнявших, вплоть до «партейного» Николая Олейникова, не был не то, что репрессирован, но даже и привлечен в качестве свидетеля.
 
Птичка Божия
 
Коль скоро на сегодняшний день наиболее знаковым и почитаемым из «обэриутов» считается Хармс, о нем и поговорим подробнее. Милый древний Курск оказался ему не по душе. «Город, в котором я жил, - вспоминал он позже, - мне не нравился. Он стоял на горе, и всюду открывались открыточные виды. Они мне так опротивели, что я даже рад был сидеть дома. Да, собственно говоря, кроме почты, рынка и магазина, мне и ходить-то было некуда… Открываю окно и смотрю в сад. У самого дома росли желтые и лиловые цветы. Дальше рос табак и стоял большой военный каштан. А там начинался фруктовый сад. Было очень тихо, и только под горой пели поезда». При минимуме желания, правда, можно было отыскать и занятие, и общество, благо Курск, переполненный бывшими бывшими эсерами, меньшевиками, дворянами, представителями различных оппозиций, научной, технической и художественной интеллигенцией, считался своего рода «столицей вольнодумия» («Пол-Москвы и пол-Ленинграда были тут», - вспоминали много позже очевидцы). Но Хармсу, видимо, было не до того. Забомбив ОГПУ письмами о «горькой тоске», он, в конце концов, уже в начале ноября, после почти полугода страданий, вернулся в Ленинград, на что ведомство плаща и кинжала не обратило ни малейшего внимания, где продолжает практику «домашних встреч», зарабатывая на хлеб насущный публикациями в детских журналах. Правда, после появления в 1937-м (между прочим, в разгар «ежовщины») в журнале «ЧИЖ» стихотворения «Из дома вышел человек с дубинкой и мешком», который «с той поры исчез», его перестали печатать. Нет, органы здесь ни причем. Органы, судя по всему, не обращают на «блаженного» никакого внимания. Правда, по «делу Олейникова», с которым Хармс дружил, его все-таки «приглашают», но и только: после краткой беседы экс-«обэриута», демонстративно именовавшего Ленинград Петербургом (повторяю, в разгар «ежовщины»), отпустили с миром. В общем, все как бы все в порядке. Но намек насчет «исчез» слишком ясен, и в редакторах, видимо, сработал «внутренний цензор». Типа, как бы чего не вышло. И пусть тот, в кому он не сработал бы на рубеже 1937 и 1938 годов, бросит в них сколько угодно камней. Так что их около года Хармс с женой живут на грани нищеты, однако сразу же после замены Ежова Берией и смягчения нравов тучные времена возвращаются. Предыстория окончательного, рокового ареста прелюбопытна.
 
  В августе 1941 года (уже вовсю громыхала война и фронты трещали по швам), «Хармс с друзьями, - как сообщает Владимир Глоцер, человек, знающий про «обэриутов», а в первую очередь о Хармсе, решительно всё, - собирались и куражились в доме у женщины, муж которой был начальником следственного отдела Ленинградского НКВД! В доме чекиста они вели себя, как всюду». То есть, привычно выпивали, привычно закусывали и привычно же, извините за выражение, п**дели почем зря. Компания, правда, была уже не та, что раньше, не «обэриутская» - Вагинова и Олейникова уже не было в живых, Заболоцкий мотал срок, Введенский с Бахтеревым обитали далеко от города на Неве, а Левин и Липавский ушли на фронт добровольцами, - но Хармса, судя по всему, любая аудитория устраивала. А где и о чем делать то, за что я уже извинился, его, похоже, не волновало. Ну и нарвался. При этом, скажу честно, нет у меня особых претензий к Антонине Оранжереевой, сразу же по окончании симпозиума настучавшей куда следует. Почти ничего не знаю об этой даме, кроме того, что была она подругой Анны Ахматовой. Возможно, по совместительству и сексотом. А возможно, и нет. Во всяком случае, ее муж и брат ее в это время уже сидели в окопах, и я, зная этом, могу не только понять, но и принять ее реакцию на спичи типа «Советский Союз проиграл войну в первый же день, Ленинград теперь либо будет осажден и мы умрем голодной смертью, либо разбомбят, не оставив камня на камне… Весь пролетариат необходимо уничтожить, а если мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не одену». Короче говоря, «На учет возьмусь, а воевать – шиш с маслом», пусть Левин да Липавский отдуваются, для них это актуально…
 
 
  Крайне вероятно, что все это, взятое в полном ассортименте, с учетом, где именно разглагольствовал арестованный, его и спасло. В принципе, принято считать, что Хармс, чтобы избежать расстрела, симулировал сумасшествие. Однако, исходя из архивных данных, можно утверждать, что максимум, ему грозивший, выражался в немедленной отправке на фронт в составе чего-то вроде штрафной роты. Тот же Владимир Глоцер, отвечая на вопрос, почему все-таки Хармс не пошел на войну, утверждает совершенно четко: «Его комиссовали как психически больного». И опять-таки, как чуть выше Антонину Оранжерееву, понимаю следователей, вместо вполне заслуженной за активную пропаганду пораженчества стенки определивших арестованному койку в больничке. У них, видимо, достало совести и гуманизма не шить высшую меру человеку, в военное время и в совершенно конкретной ситуации отвечающему на вопросы сентенциями типа «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны я хотел бы жить в пятке». В общем, Хармс выкрутился снова. И что он, подобно сотням тысяч земляков, скончался во время блокады, в наиболее тяжелый по количеству голодных смертей месяц, едва ли можно списать на «происки НКВД»; в конце концов, у ленинградских властей было достаточно дел, кроме заботы о рационе пациентов тюремной «дурки».
 
Судьбы человеков  
 
Что еще сказать? Да, в общем, мало чего. Карта бывшим «обэриутам» легла разная. До какого-то момента они общались в прежнем формате. Затем похолодало. «Партейный» Николай Олейников попал под ежовский топор и был расстрелян, как «организатор контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». К слову сказать, исследователи, оплакивающие «разгром ленинградского Детгиза» и судьбы его сотрудников, как правило, забывают, что репрессии, в основном, выразились в увольнениях (Лидия Чуковская описала это в «Прочерке»), а подавляющее большинство арестованных (как великий драматург Тамара Габбе) вышли на свободу сразу же после прихода к руководству НКВД Берия.

  Не повезло и Николаю Заболоцкому, который, впрочем, не был расстрелян, поскольку в ходе следствия не признал себя виновным.
 Александр Введенский, отбыв срок ссылки в Курске, а затем в Вологде, с разрешения властей вернулся в Ленинград, затем, в связи с очередной женитьбой, переехал в Харьков, тихо пережил «ежовщину», начале войны как политически неблагонадёжный был «интернирован» (не арестован!), этапирован в Казань, но в пути скончался от болезни.
 
 Александр Туфанов, отбыв срок ссылки в Орле, осел в Новгороде при учительском институте, увлекся древнерусской литературой, поступил в заочную аспирантуру ЛГУ и в начале 1941 года безвременно скончался, немного не дожив до защиты кандидатской диссертации.
 
Константин Вагинов
, никем, никуда и ни по какому поводу не привлекавшийся, скончался от туберкулеза 26 апреля 1934 года и был удостоен теплого, на уровне панегирика некролога в «Литературном Ленинграде» за подписью «официозных» Всеволода Рождественского и Корнея Чуковского.
 
Борис-Дойвбер Левин
и Леонид Липавский, «идеолог и теоретик ОБЭРИУ», также благополучно избежавшие репрессий, погибли смертью храбрых на Ленинградском фронте. Косить, подобно Хармсу, под психов им, видимо, было западло.
 
Игорь Бахтерев
, не пробыв в ссылке и года, был освобожден «без права проживания в московской и ленинградской областях», однако поехал все-таки в Ленинград, что жестокое ОГПУ надменно проигнорировало. Вовсю курсировал между двумя столицами, благополучнейше пережил «ежовщину», благополучно печатался, десятилетиями читая «кухонной интеллигенции» стихи и прозу в обэриутском духе, на что ни жестокое НКВД, ни жестокое КГБ десятилетиями же не обращали никакого внимания. Начиная с 1978 года, «нелегально», регулярно и вполне безнаказанно печатался за границей, а с 1980 года и в «самиздате». Скончался в Петербурге 20 февраля 1996 года, на целых 16 лет пережив «предпоследнего обэриута» Якова Друскина, профессора и лауреата, непременного члена «домашнего кружка», никем и никогда не привлекавшегося и бережно сохранившего все архивы своих безвременно ушедших друзей.  
И это все, повторяя вслед за Форрестом Гампом, что я могу об этом сказать.
 
автырь
Tags: история, ликбез, полезное
Subscribe

  • С днем святого Валентина :) (Zолушка)

  • Жизнерадостное

    у 8-милетки день рождения, ей подарили котика, со стороны праздничного стола из толпы девочек слышится: . "Где мои ножницы?" "Надо…

  • Косплееры

    Помню главный храм ВС РФ сразу ассоциировался у меня с Вархаммером. Но мы живем в таймлайне, где всякая шутка может стать былью - и теперь там…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments