У мамы комплекс, что она — плохая мать. Когда мне было шестнадцать, я тоже так считала. Такой же комплекс развивается сейчас у меня по отношению к собственным детям.
Мама регулярно теряла меня на вокзалах, и я очень быстро научилась подходить к милиционеру и говорить: «Здравствуйте, моя мать меня опять потеряла». Проблема была в другом. Мама у меня Киселёва, но в комнате милиции её обычно встречали фразой: «А-а-а-а! Киселёва!», которая у меня сложилась в фамилию Акиселёва. Когда мама очень волновалась или сердилась, то называла меня не Машей, а Маргаритой. Поэтому милиционерам я заявляла, что меня зовут Маргарита. Мама металась по платформам под звуки объявления: «Потерялась Маргарита Акиселёва. Мать срочно просим пройти в комнату милиции», совершенно не соображая, что речь идёт о её дочери.
А я забыла свою четырёхмесячную дочь в лифте. Я вышла с детьми — Васей и Симой — гулять. По дороге домой я, как всегда, орала на восьмилетнего Васю — уже не помню, по какому поводу. Ехали в грузовом лифте. Я продолжала орать на Васю, когда открывала одну, потом вторую дверь, мыла руки, переодевалась. В дверь позвонили. На пороге стояла консьержка с нашей коляской. Я спустилась вниз по косяку. Грузовой лифт у нас всегда спускается на первый этаж. Коляску нашу знают все. Сима — девочка молчаливая и уравновешенная. Боже, хорошо, что муж не знает…
Мама отдавала меня «напрокат» своему другу дяде Лёше. Дядя Лёша делил имущество бабки-покойницы, на которое претендовали ещё три родственницы. Дядя Лёша хотел обойтись мировым соглашением и играл роль отца-одиночки, а меня демонстрировал в качестве «дочки». Я была симпатичной девочкой, с косичками, бантиками, большими влажными глазами, как у подбитой лани (выражение дяди Лёши). Дядя Лёша рассказывал родственницам о том, как умерла моя (не настоящая) мама (его мифическая жена) и он остался один с дочкой на руках, и как ему тяжело, и как он меня любит и больше никогда не женится. У меня слёзные каналы расположены близко, а воображение хорошее, и в этот момент я начинала вполне натурально рыдать, представляя себе умершую маму и дядю Лёшу в роли папы. Родственницы кидались меня успокаивать и отдавали спорное имущество дяде Лёше. Даже своё предлагали, но он благородно отказался. С тех пор я очень трепетно отношусь к недвижимому имуществу и подозрительно к родственникам.
А традиционный сюсюкательный вопрос: «Чья девочка такая хорошая?» — до сих пор меня в дрожь бросает. Вместо положенного ответа: «Мамина» или «Папина» — я вытягивалась в струнку и рапортовала: «Киселёвой Ольги Ивановны, 1949 года рождения, место прописки…»
Однажды я не сдержалась и обратилась к Васе: «Чей мальчик такой золотой?» Он подошёл ко мне и совершенно серьёзно сказал: «Мама, запомни, я твой сын».
Вася родился почти девять лет назад. Я гадаю, у него ранняя, как у меня, детская память или он ничего не помнит? У нас была крошечная сидячая ванна, и я регулярно била его головой об кран — такой настоящий, не смеситель, когда подмывала. «Гулял» он на балконе в коляске. И даже когда у соседей обрушился балкон вместе с хранившейся на нём зимней резиной, я не перестала выставлять коляску, укрытую полиэтиленом, обгаженным голубями тремя слоями.
Я бросала Васю на маляршу, которая переклеивала у нас обои, и убегала на работу дежурить. Прибегала и видела, как Вася сидит в какашках и с аппетитом ест малярную кисть, а малярша говорит, что всё в порядке, только «малой маленько обоссался и пять минут назад ещё и обосрался, но памперс не меняла, потому как не напасёшься». Ну и что? У меня, например, была любимая воспитательница в детском саду — горбатая лилипутка Ирочка. Она была ненамного выше меня, а мне нравилось кататься у неё на горбу. Она лихо забрасывала меня на спину, кричала «и-го-го» и скакала по комнате. Только просила: «Отпусти горб, держись за шею». Кстати, я её считала красивейшей из женщин и очень хотела быть на неё похожей.
Я потеряла Васю в однокомнатной квартире с жилой площадью 30 квадратных метров. В квартире, в которой стоял один диван, два кресла и книжный шкаф. Всё. Я думала, что сошла с ума. Я представила, что Вася — это вещь, которая иногда исчезает. Лилипутка Ирочка в таких случаях обращалась к домовому: «Поиграй, поиграй и отдай». Так вот я сидела на полу и обращалась к домовому. Вася нашёлся в барабане стиральной машины, которая стояла на кухне и на которой я готовила за неимением нормального стола. Сын лежал в груде грязного белья и сладко спал. С тех пор я всегда покупаю стиральные машины, которые загружаются сверху.
Это ладно. Меня мама однажды на кладбище потеряла. Умерла её начальница. Не пойти было никак нельзя. Меня оставить не с кем. В саду — карантин. Меня оставили рядом с кладбищенским киоском, в котором продавали цветы. Мама заплатила три рубля продавщице, чтобы за мной присмотрела. Продавщица выдала мне букет искусственных цветов и ушла к покупателям. Я пошла сажать цветы на могилы. «Маша! Маша! Маргарита! Маргарита!» — кричала мама, бегая между могилами. «Бедная, бедная женщина», — думали люди. «Я дочь потеряла!» — кричала им мама. «Конечно, конечно, — успокаивали её люди, — потеряла. Все мы близких теряем». — «Тьфу, я её по-настоящему потеряла!» — плакала моя мама. «Бедная, бедная женщина», — говорили люди.
У меня таких историй много. Только начни вспоминать. Вот я и думаю, мама теперь готовит как подорванная. А что буду делать я?
автырь